СЛУЖЕБНЫЙ РОМАН

«СЧИТАТЬ БЫВШЕЕ НЕБЫВШИМ»

Будущее и прошлое связаны настоящим. И одно без другого не бывает.
Обнинск — город молодой, но его прошлое скрывает в себе так много ярких и драматических событий, припорошенных пылью времени, что их узнавание сродни открытию. Собственно, об этом новый проект Нонны Черных «Служебный роман».

Название не случайно. Людей, одержимых страстью к работе, в обнинских НИИ было и есть предостаточно. А взрывов эмоций, которые они пережили и которые их заставили пережить не по своей воле, хватит не на один роман. Правда, тот, что мы сегодня предлагаем читателю, — документальный по своей природе, основанный на фактах и воспоминаниях реальных участников.

В Обнинске есть имена в прямом смысле собственные. Имя Лейпунского носит самый первый в городе институт, площадь перед ним названа в честь его ученика Бондаренко. Есть улицы Курчатова, Блохинцева, Ляшенко. Все знают, кто такой Тимофеев-Ресовский. А кто такой Полянский?
История Обнинска обошла его молчанием, хотя он был у ее истоков. С просьбой восполнить этот пробел обратился в редакцию Павел Тулупов.

В книге «Научная элита Калужской области» о нем написано, что он, доктор химических наук, — автор 248 научных публикаций, одной монографии, 12 авторских свидетельств и 7 патентов на изобретение.

Он сказал: «Мой учитель Николай Георгиевич Полянский — талантливый ученый. И хотя начинал свою советскую трудовую биографию в Обнинске, имя его здесь потеряно».
На слове «советская» Тулупов сделал акцент, и слово это зацепило внимание. Как оказалось, его учитель Полянский в 41-м окончил МГУ. Война. Фронт. Ранение. Плен. Концлагерь. А потом — Бух.
— Уж не тот ли, где работал и Тимофеев-Ресовский?
— Да, тот. Только Ресовский — биолог. А Полянский — химик.

Бух — старинная деревня под Берлином, где располагались два госпиталя и разные больницы, в том числе для лечения алкоголиков, шизофреников и туберкулезников. И там же строился исследовательский институт.
Первым в него в 1928 году переехал со своей лабораторией из столицы Германии Николай Владимирович Тимофеев-Ресовский, он работал там в Kaiser Wilhelm Institut по направлению наркомздрава СССР Семашко. А Николая Георгиевича Полянского доставили в Бух спустя 12 лет при совсем других обстоятельствах.

Наш разговор стал стремительно набирать эмоциональный заряд. С изначальной точки он двигался «вверх, вниз, влево, вправо». И в финале привел к выводу, что в науке, как и везде, много драматических сюжетов складывается по схожим сценариям. Но эта история явно выбивалась из ряда привычных. Если к тому же учесть, что про Тимофеева-Ресовского очень много сказано-пересказано, есть фильм и роман Даниила Гранина «Зубр», а Полянского будто специально вычеркнули из жизни. …

Его — в прошлом советского человека — доставили после войны из Германии в СССР, позже — в Обнинск и поселили в финском домике. Рядом такие коттеджи занимали вывезенные сюда же немецкие специалисты. Немцы и Полянский работали в лаборатории «В». Недолго. Первых отправили на другие объекты и через какое-то время вернули на родину, где они жили, как и все их соотечественники. Полянского тоже вывезли. В (?!) международном вагоне.

Так он оказался на Урале, на атомном объекте, где и встретился снова с Ресовским, за которым еще сохранялось «почетное» звание зека. Он действительно был заключенным, хотя в подчинении у него работало около полусотни высококлассных советских «вольняшек» и около 15 иностранцев. И жил, по его собственному выражению, как в раю, считая милейшим человеком начальника объекта, полковника Александра Уральца (его сын всю жизнь проработал в ФЭИ).

Любопытное схождение. Оба они — Ресовский и Полянский — по жизни шли как бы вместе и как бы врозь. Оба — сотрудники, хотя и разного ранга, в одном исследовательском центре под Берлином. Оба возвращены в Советский Союз, хотя и не «одним рейсом».
Ресовский передал свою лабораторию нашим войскам и поначалу как-то затерялся в суете последних дней войны. А Полянский оказался в западной зоне. Но оттуда, как говорит Тулупов, русских тоже отдали Берии.
Хорошо, что у Берии в помощниках был Завенягин — человек приличный и к тому же дальновидный и с высоким интеллектом. Он собирал ученых отовсюду.

Сталин поставил цель — завладеть атомными высотами. Многих талантливых людей гнали на эти высоты ценой невероятных душевных и физических трат. Ресовскому на этом пути пришлось побывать и в Бутырке, где на прочность испытывали его, по описанию Солженицына, не просто зэки, а отпетые уголовники. Но получили отпор — природа наделила Ресовского могучей силой. У Полянского тоже была тюрьма, и вообще не известно, что бы было, не вступись за него группа авторитетных ученых во главе с известным академиком Зелинским, который знал Полянского и оценил его природный научный дар еще в студенческие годы.
Возможно, определенную роль сыграли немецкие специалисты, которые сначала работали с ним в Бухе, а потом в Обнинске, на объекте «В».

Но однажды один особист бросил в Полянского самое обидное оскорбление. В ответ получил плевок в лицо. Когда Николаю Владимировичу намекали на то, что он был «там» и его независимость не нравится в обкоме КПСС, он с иронией вопрошал: «А что такое обком КПСС, такой организации в Конституции нет!».

Николаю Георгиевичу тоже припоминали, что он был «там», но он, человек другого склада, избегал остроты. Ресовский исследовал степень воздействия радиации на все живое, чтобы найти способ его спасения. Он создавал школу радиационной генетики, когда ее не признавала официальная советская идеология. Полянский сделал блестящую работу в области чистых соединений для ядерной техники, и ему тоже все время мешали двигаться в актуальном направлении.

Он появился в Обнинске, когда город еще не занесли на карту страны и все люди в нем были наперечет. А Ресовский приехал уже в знаменитый из-за первой в мире АЭС Обнинск. Да, не сказать, что приехал. Ворвался вихрем, и все закружилось вокруг. Его мощная энергетика, неординарное мышление, а главное — раскованность, которая была слишком большой и недоступной роскошью для советских ученых, притягивала к нему, оттепель искала своего героя, и им стал Ресовский.

Но при личностном различии Ресовского и Полянского общей для них была эксклюзивная метка у компетентных органов. Каждый их шаг они фиксировали. Причем в отформатированную по тем временам схему попадали и те, кто находился с «подозреваемыми» в контакте. Такой «чести» был удостоен и ученик Полянского Павел Тулупов. За что, собственно, тоже был «обклеен» анонимками.
И от того, в чьих руках оказывались доносы, во многом зависела судьба человека: быть ему на нарах, валить лес или оставаться на свободе. Относительной, конечно.
Тулупова, к примеру, готовили к тому, чтобы он на общем собрании осудил Полянского. Павел Евграфович отказался наотрез выступить против своего учителя. Собрание специально подгадали к защите им кандидатской диссертации. Она стала жертвой его преданности — он уехал из того города Новокуйбышевска, где работал вместе с Полянским. В Обнинск — по приглашению руководства филиала НИФХИ.

Семья Полянских знала, что в Обнинске уже поселился Ресовский, и просила Павла Евграфовича: «Навестите Коленьку, передайте от нас ему привет». Тулупов пришел в ИМР в тот момент, когда Ресовский таскал столы — вместе с молодыми сотрудниками они обустраивали свои рабочие места в только что построенном экспериментальном корпусе. Ресовский, расспросив гостя, сразу предложил ему перспективную должность. Но Тулупов уже оформлялся на работу в филиал НИФХИ.

А доносы на Полянского следовали по пятам. Он словно бежал от них, меняя место службы. Но это не спасало. Сигналы на него поступали из Обнинска. Тулупов знал, кто продолжает с таким упорством преследовать учителя. И из-за чего? Из-за плагиата: вдруг всплывет факт присвоения работы, за которую автор доноса получил высокую награду?

Внутри у Тулупова все протестовало. Но как доказать? И кому? Может быть, поэтому он еще раньше отказался вступать в партию, перекрыв сам себе дорогу вверх по служебной лестнице. Ему светила должность директора института на Дальнем Востоке. Но занимать ее беспартийному не положено. Можно было бы уступить самому себе. Не уступил и «обогатился» новыми неприятностями.

Вместе с ним они перекочевали в филиал НИФХИ, где нашлись свои доброжелатели-энтузиасты. Но порядочные люди тоже были — и не где-нибудь, а в органах. Однажды в конфиденциальном разговоре замдиректора института по режиму Николай Михайлович Соколов сказал: «У меня пачка бумаг на Тулупова. Если им дать ход, то по меркам 37-го года его бы ждали три вышки». И посоветовал ему быть поосторожнее.

Только Тулупова с его позиции не свернешь. Он продолжал «выступать», да еще в роли активного члена Дома ученых в пору его самой громкой популярности. Карповский институт он оставил и перешел в ИЭМ, восхищаясь порядочностью его директора Виктора Петровича Тесленко.
«Он — убежденный коммунист, а у меня репутация антисоветчика. И мы откровенно с ним беседовали. Он любил и умел — редкое качество — слушать людей, — вспоминает Тулупов. — Ему важна была не личная преданность, а преданность работе, и с ним было интересно работать».

Сегодня Полянский на отдыхе — ему восстановили звание участника Великой Отечественной войны с соответствующей пенсией. А с Ресовского сняли судимость в 53-м, после смерти Сталина. Протягивая ученому казенную бумагу с огромной печатью, большой военный начальник сказал: «Будем считать бывшее небывшим».

Нонна ЧЕРНЫХ
Газета «Новая среда +», № 8 (22) 18 марта 2009 года

WhiteSands Treatment Center