СЛУЖЕБНЫЙ РОМАН

25.02.2009

Будущее и прошлое связаны настоящим. И одно без другого не бывает. Обнинск — город молодой, но его прошлое скрывает в себе так много ярких и драматических событий, припорошенных пылью времени, что их узнавание сродни открытию. Собственно, об этом новый проект Нонны Черных «Служебный роман».

Название не случайно. Людей, одержимых страстью к работе, в обнинских НИИ было и есть предостаточно. А взрывов эмоций, которые они пережили и которые их заставили пережить не по своей воле, хватит не на один роман. Правда, тот, что мы сегодня предлагаем читателю, — документальный по своей природе, основанный на фактах и воспоминаниях реальных участников.

Все мы когда-то теряли кошельки, ключи, перчатки, очки. Ничего. Не катастрофа. Катастрофой воспринимали потерю пропуска в номерном НИИ. Иногда такая потеря оборачивалась крахом карьеры. Во всяком случае, ничего, кроме крупных неприятностей, она не предвещала.

Однажды и я потеряла пропуск. Был он у меня не обычный. Назывался неофициально «вездеходом». То есть, по нему я могла пройти в любой институт. И вдруг в один «прекрасный» день — о ужас! — впопыхах оставила его на капоте машины, перед тем, как сесть в салон и тронуться с места. А когда машина отъехала, вдруг ударило: «Где кошелек с пропуском»?! Тут же вернулась, но… никаких следов. Потом — тысяча объяснительных… Упреки… Подозрения — может, я кому-то его передала?
Я не спорила — конечно, безответственность, легкомыслие, недооценка международной напряженности, как тогда говорили где надо — где не надо. Понимала — меня теперь лишат пропуска навсегда, и вообще больше не пустят в закрытые лаборатории. Тут не поспоришь.

Просто меня нельзя было ни уволить, ни понизить в должности, потому что я работала не в «ящике», а в открытом учреждении – в редакции газеты «Вперед» и еще корреспондентом ТАСС. И все же, хоть и «прогнали» меня через административный строй, нельзя сказать, что поставили крест. Кто уж кого там, на этажах институтской власти, держал на коротком поводке, достоверно утверждать вряд ли кто возьмется.
Негласно считалось, что верх во всем и везде держат органы. В воинских подразделениях, которые в Обнинске были заняты только им известным делом, — особые отделы, в простонародье «особисты». В институтах — режимные службы. В открытую печать, заявляли там, не должна выйти без их согласия ни одна строчка. И тем не менее, они иногда сами вели журналистов в нужном направлении. Возможно, по наводке ученых. Потому что, как истинные радетели за престиж науки, старались поспособствовать росту ее имиджа.

Однажды вечером в квартире раздался телефонный звонок. На другом конце провода мужской голос произнес: «Завтра, в 10. 00 в ДК ФЭИ открывается научная конференция. У входа по обе стороны увидите два «пиджака». Проходите, не глядя. Но если потом вас зацепят, выкручивайтесь сами. На Лейпунского, по распоряжению которого делается приглашение, не ссылайтесь».
Не успела открыть рта, как услышала короткие гудки.
На следующее утро было все так, как сказали по телефону. И дальше было так, как задумали в ФЭИ.

Открыл конференцию, на которую прессу не звали из-за секретности, Андроник Петросянц — фигура очень высокого ранга: Председатель госкомитета по использованию атомной энергии — была тогда такая очень влиятельная организация с широкими международными связями. Комитет вообще был идеологом атомной отрасли, а Петросянц слыл не столько жестким чиновником, сколько тонким политиком, который умело прибегал к природной способности подавать себя с самой выгодной стороны.
Он открыл конференцию, сошел с трибуны и вышел в фойе. Я за ним. Без предисловий протягиваю лист бумаги с заранее заготовленной информацией. Естественно, с упоминанием его персоны. Он подходит к роялю, и, едва пробежав по строчкам глазами, ставит свою подпись. Этого было достаточно, чтобы ТАСС принял информацию. И поскольку через атомное ведомство любую информацию достать было непросто, сообщение сразу же по каналам связи ушло на все страны.

Виза Петросянца была для СМИ зеленым светом, а зарубежные информационные агентства глотали все, что хоть каким-то боком касалось табуированных работ. Но в первую очередь в выигрыше оказался ФЭИ — институт оповестил мир о своих достижениях, тем более, что они не представляли никакой гостайны. Но с того дня об этих достижениях уже можно было рассказывать, причем в подробностях. Почему возникла эта тема? В последнее время поставлены плотные задвижки на все без исключения каналы информации в Физико-энергетическом институте. Поступило распоряжение из Росатома — никаких сведений СМИ не давать. Даже тех, которые касаются отжившего прошлого. Хотя в этом году исполняется 55 лет первой атомной станции, с которой, собственно, начинался и сам Обнинск. И что, ее тоже надо обходить молчанием?

Случай с Петросянцем из далеких 60-х прошлого века один в один ложится на день сегодняшний. Совсем недавно в Обнинске проходило выездное заседание Госдумы, где обсуждались проблемы отечественной науки. Основным докладчиком был зам гендиректора Росатома Петр Щедровицкий. Это имя хорошо известно в Обнинске. По его отцу. Некоторые и сегодня зримо представляют, как он зажигал научную аудиторию, жадную тогда до всего, что отдаляло от официоза. Георгий Петрович — признанный философ — очень искусно создавал вокруг себя атмосферу релакса. Это искусство, видимо, по наследству передалось его сыну.

На «думском» выездном совещании в Обнинске, не пренебрегая проблемами отрасли, Петр Георгиевич все же дал довольно оптимистичную картину. И даже сделал некий утешительный аванс.
На мой вопрос: что теперь будет с СВБР — реактором, который пообещали строить на площадке ФЭИ при долевом участии Олега Дерипаски, если сам он обвешан миллиардными зарубежными кредитами и признан наиболее пострадавшим от кризиса олигархом? — большой чиновник Росатома ответил: «Да ничего не меняется. Реактор в Обнинске строить будем».

Наверное, совсем неплохо, если институт еще раз прозвучит на высоком уровне в ракурсе его заманчивой перспективы? Или лучше застегнуть ему фрак на все пуговицы? А может, молчание — признак государственной политики? — задаются вопросом сотрудники того же ФЭИ. И сами же отвечают: вряд ли, если все государственные лица каждый день разговаривают с нами по телевизору на самые острые темы.

Во всяком случае, интерес к тому, чья это инициатива враз закрутить гайки, только начинает набирать обороты. Отношение к гласности — неизменный признак государственной системы.
Вместе с перестройкой это отношение настолько изменилось, что в том же ФЭИ все двери оказались нараспашку. Даже самих сотрудников института коробил масштаб «выноса из избы» цифр и фактов. К примеру, под соусом сотрудничества с Лос-Аламосской, Сандийской, Ливерморской, Брукхейвенской, Окриджской, Северо-Западной Тихоокеанской выдавался полный отчет инвентаризации ядерного хранилища с указанием каждого диска высокообогащенного урана и плутония (их, этих дисков, более 70 тысяч штук) и перечислением более полутора миллионов воспроизводящих материалов, причем таких, из которых можно получить либо плутоний, либо уран-233.

Теперь другая крайность? О ФЭИ — только через Росатом?
В такой ситуации память сама находит полезные зерна в уже историческом опыте. ФЭИ среди всех закрытых НИИ был в городе, пожалуй, самым недоступным. Со дня рождения. Как и вся атомная отрасль. Только тот, кто имел отношение к секретным документам, понимал: нормальный человек мог принять их за переписку между палатами в сумасшедшем доме. Все ключевые слова были заменены «подставными». Реактор — котел. Уран — продукт. Водород — винил.
Даже в правительственных постановлениях делались пробелы, чтобы потом особо доверенное лицо вписало правильные обозначения. И существовал определенный порядок рассекречивания публикаций для открытой печати. В ФЭИ это направление находилось в ведении Петра Адамовича Величенкова. В Минсредмаше тоже существовал циркуляр, который предписывал — статья в газету должна пройти через экспертную систему рассекречивания, а потом получить разрешение на публикацию в соответствующей службе ведомства. Любое обращение в ФЭИ со стороны газеты никогда не отвергалось. Если сообщение содержало еще не озвученную новость, Величенков «прогонял» его через комиссию.
А если речь шла о событиях прошлых дней или это был портрет ученого, рабочего, инженера, либо интервью с ним, Петр Адамович читал текст в присутствии корреспондента, предлагал, если считал нужным, внести правку и давал «добро» на публикацию. Он был доступен даже в те «глухие» времена. И люди платили ему своим огромным уважением. Признавая за ним высокий профессионализм и высокие человеческие качества, которые усиливал его фронтовой героизм во время Великой Отечественной войны.
Нонна ЧЕРНЫХ
Газета «Новая среда +», № № 5(19), 25 февраля 2009

А что Вы думаете по этому поводу?