Николин день

Николай Владимирович ТИМОФЕЕВ-РЕСОВСКИЙ отмечал всего три праздника в году: Новый год, Пасху и Николин день 19 декабря. Именно в Николин день в 1992 году была открыта памятная доска на доме, где жил Тимофеев-Ресовский. В промежутке между двумя почитаемыми Николаем Владимировичем праздниками – его днем ангела 19 декабря и 31 декабря, уже 2008 года, пишутся эти строки-воспоминания.

Впервые я познакомилась с этим замечательным человеком и выдающимся ученым весной 1967 года, когда в печати появилось сообщение: «31 марта в два часа дня в президиуме АМН СССР состоялась церемония вручения премии Кимбера – главной премии по генетике – советскому ученому, заведующему отделом ИМР, профессору Н.В.Тимофееву-Ресовскому». Это что касается официальной стороны. А неофициально: ученый, удостоившийся у себя на родине звания профессора, к тому времени был членом ряда зарубежных академий. А вручение премии в Академии медицинских наук отмечено было не только поздравительными речами с трибуны, но и таким эпизодом. Николаю Владимировичу предложили принести в дар государству золотую медаль, прилагаемую к премии (мол, не нуждаемся мы в буржуазных милостях), на что он ответил: «Вы что, хотите меня «опастерначить??!» и отказался.

Первое же общение с Николаем Владимировичем сразу ушло с научной стези, ради чего мы с коллегой, в общем-то, и явились к нему.
– Вот вы живете в «Калуцкой» области, а не знаете, наверное, что есть в ней такая речка Реса. Самая русская речка. Чистая. Не успели ее разные химики испортить. Реса впадает в Угру, Угра – в Оку, Ока – в Волгу, а Волга, как известно, впадает в Каспийское море».
Потом, уже при новых встречах, разговор заходил о чем-то далеком от русских пейзажей, кажется, как раз наоборот, о Средней Азии, где у Тимофеева-Ресовского был свой научный интерес. Но он нет-нет да и начинал снова расхваливать свою «Калуцкую» область, а больше всего – речку Ресу, о которой и в самом деле до него как-то не приходилось слышать. Оказывается, еще со времен Алексея Михайловича в Мещерском и Мосальском уездах жили предки ТимофееваРесовского. От названия реки пошла и фамилия.
Николай Владимирович стал зоологом с гимназических лет. Он рассказывал, как коллекционировал для разных музеев страны рыб и водоплавающих птиц. Со своим ружьем побывал в Карелии, Киргизских степях, на Украине, на Алтае. Когда поступил в университет, занялся, как он называет, «мокрой» зоологией – ихтиологией и гидробиологией. У каждого зоолога есть свои любви и нелюбви. Николай Владимирович жаловал вниманием рыб и терпеть не мог всякую«насекомость». Но вот неожиданно, когда в 1922 году американский генетик, лауреат Нобелевской премии Герман Миллер привез в нашу страну мух-дрозофил, Тимофеев-Ресовский в группе молодых зоологов столкнулся с этой самой «насекомостью» и потом уже не расставался с ней всю жизнь.
Работая в Институте экспериментальной биологии под руководством Н.К.Кольцова и С.С.Четверикова, он сделал первые работы, посвященные генетике популяций мух-дрозофил. Н.В.Тимофеев-Ресовский стал одним из основателей популяционной генетики. …
Помню, мы как-то ехали с Николаем Владимировичем в переполненном служебном автобусе. Его большая седая голова с орлиным носом возвышалась над всеми и густой бас заполнял весь автобус. Он объяснял первому попавшемуся парню в замызганном ватнике, что вот этот лес за окном – самый лучший лес в средней России. Чем он лучший, не говорил, это разговор не на десять минут. Собственно мы с коллегой тогда и ехали в очередной раз в Институт медицинской радиологии, чтобы послушать удивительный рассказ о живой природе, о лесе, рассказ человека с труднопроизносимой профессией «биогеоценолог» еще одной профессией Тимофеева-Ресовского.
Сойдя с автобуса, Николай Владимирович стремительно двинулся вперед и мы, кажется, за несколько секунд миновали аллею, ведущую к лабораторному корпусу. Так же напористо он ведет и разговор, будто идет в наступление на чье-то непонимание. Услышав в каком-то нашем вопросе слово «проблема», он сорвался со стула и застонал пол под его ногами: «Проблема, уважаемые леди, это то, чем человек занимается сорокпятьдесят лет и что никогда не кончается. Все же остальное – вопросики».
В какой-то момент он кивнул за окно и довольно миролюбиво спросил: «Вот вы знаете, почему здесь растут сосны, а не березы, не осины?». «Знаем», не чувствуя подвоха, ответили мы. «А я вот сорок лет этим занимаюсь и пока еще не знаю». И мы услышали рассказ о том самом биогеоценозе, сообществе, состоящем из множества видимых и невидимых растений, животных, микроорганизмов, почвенных микроэлементов, их взаимодействии и взаимовлиянии. В то время, как мы вели беседу, один из сорудников Тимофеева-Ресовского находился в командировке где-то под Воронежем, в Талермановском заповеднике. Там биогеоценолог Юрий Обатуров вместе с кибернетиком Игорем Полетаевым делали попытку построить машинную модель этого природного сообщества.
Позже удалось познакомиться с Юрием Обатуровым и другими сотрудниками Тимофеева-Ресовского, ставшими впоследствии известными учеными. «Вот я обязательно познакомлю вас с Тюрюканычем, приговаривал Николай Владимирович, Вы знаете, кто такой Тюрюканыч? О, без него мы ни шагу…» Потом то же самое повторялось в отношении Владимира Корогодина, Владимира Иванова. Он умел дать понять своему сотруднику, какую тот представляет для него ценность.
Но не так-то легко было стать сотрудником Тимофеева-Ресовского. «Я считаю, что нужно делать отбор только из зеленой молодежи, а потом фабриковать на месте. Когда занимаюсь с полуфизиками (так он называл студентов), присматриваюсь, оцениваю каждого. Ни в коем случае нельзя брать готовых кандидатов. Потому что если он настоящий кандидат, то будет продолжать в своем направлении работать, а если третьесортный – вообще не будет работать».
Классическое представление о научных лабораториях – это стерильность, тишина, сосредоточенные лица над микроскопами. Но ничего подобного не было у Тимофеева-Ресовского. То в одной, то в другой стороне звучал громовой голос «шефа». По голосу его и находили в череде одинаковых комнат вдоль длинного коридора. В перерыве пили чай из колб, говорили о чьем-то научном докладе и ….. о стихах. ТимофеевРесовский гнал из отдела, как он выражался, «звериную серьезность». Здесь процветали «трепы» внуки знаменитого «дрозоора».
С окончанием рабочего дня «трепы» плавно переносились в домашнюю обстановку, где чай сменялся кофе, где из двери тимофеевской комнаты появлялся обосновавшийся здесь командировочный и каждые полчаса звонил звонок у двери. Бывать в этой квартире на улице Лейпунского посчастливилось и автору этих строк. Помню, он просил меня почитать мои любимые стихи Пастернака. Или вдруг начинал рассказывать о портретной живописи русских художников. Приходилось только удивляться диапазону его интересови эрудиции.
Помню, как однажды спросила его, верит ли он в существование Атлантиды. Николай Владимирович затянулся очередной сигаретой, с полминуты деловито походил по комнате и прочитал почти часовую «лекцию» об истории образования материков.
Иногда во время беседы Николай Владимирович вдруг затихал, переставал шагать по комнате и садился в уголок. Это чаще всего означало переход от «просветительских» тем к моральным, житейским. Вот так же, примостившись в старом кресле между двумя книжными шкафами и доставая одну сигарету за другой из портсигара, подаренного Нильсом Бором, он говорил о том, ЧТО есть наука и ученый, какими они должны быть. «Ученому никогда не нужно «затовариваться» ни дома, ни на работе. Я вот не покупал никакого барахла, а деньги тратил на поездки. Разъезжал по разным странам, городам. Научные контакты – прежде всего. Некоторые считают: давайте побольше средств, установок всяких, тогда и наука будет двигаться. Чепуха! Надо иметь голову на плечах и приобретать только необходимое. «Затоваривание» ведет к лености мысли. Ну а самое существенное в науке – это никого не догонять, никого не перегонять, никому не подражать и заниматься своим делом. Тогда все в порядке…. Ведь это даже занимательно – ковыряться в науке!»…

Джемма Тупикова,
Газета «Новая среда» №14-2008