Без прежних клише

Будущее и прошлое связаны настоящим. И одно без другого не бывает. Обнинск — город молодой, но его прошлое скрывает в себе так много ярких и драматических событий, припорошенных пылью времени, что их узнавание сродни открытию. Собственно, об этом новый проект Нонны Черных «Служебный роман».
Название не случайно. Людей, одержимых страстью к работе, в обнинских НИИ было и есть предостаточно. А взрывов эмоций, которые они пережили и которые их заставили пережить не по своей воле, хватит не на один роман.
Правда, тот, что мы сегодня предлагаем читателю, — документальный по своей природе, основанный на фактах и воспоминаниях реальных участников.

Меня спрашивают, почему в новом проекте «Служебный роман» нет никакого романа в его извечном понимании. Вот рязановский фильм — это в точку. А здесь что? Просто исторические очерки, которые можно подавать под любой вывеской, — была бы в них ретроспектива да интрига на месте работы. Редакция тоже думала о соответствии названия содержанию публикаций.
И все же остановила свой выбор именно на этих двух словах, имея в виду не только приверженность героев очерка свей профессии, но и все, что им предрекла судьба, не исключая душевных страданий или, наоборот, запредельных либо мимолетных радостей. Они и станут на этот раз темой нашего повествования. С сюжетами из определенного социального слоя — научной среды.

Про Курчатова говорили, что он держал под личным контролем каждый объект на огромном атомном полигоне СССР, начиная от урановых рудников до научных шарашек, не говоря уже о целых закрытых ядерных городах с их институтами и заводами. Бывало, едва успевал прямо с аэродрома объявиться в Кремле на важном совещании. Сталин в знак приветствия поднимался из-за стола президиума и аплодировал, чему мгновенно следовали все присутствующие.

Эта история выглядит мифической, хотя может быть вполне правдоподобной. О ней рассказал Дмитрий Перевозчиков — его определили мне сопровождающим при посещении дома Курчатова и представили профессором. А он по дороге к дому шепнул, что никакой он не профессор, а охранник, просто так надо — из соображений секретности называть его профессором. И еще добавил, что всегда был при Курчатове и знает его лучше других.

…Тихий осенний день клонился к концу. Мы сидели в гостиной двухэтажного особняка, хозяин которого уже никогда не мог в нем появиться. Сегодня такое здание выглядело бы самым обычным дачным домом. А располагался он на территории нынешнего Курчатовского института в Москве. На столе была нарезана докторская колбаса и батон, в чашках — бледный чай с лимоном и сахаром. Жена Игоря Васильевича говорила мало. Чем-то похожая на англичанку высоких кровей, эта женщина, старше своего мужа на 12 лет, наклонила голову с пушистыми седыми волосами и то ли слушала, что говорил Перевозчиков, то ли блуждала в своих мыслях

А сопровождающий и очень располагающий к себе Перевозчиков сыпал разными, как мы бы сегодня сказали, приколами, на которые горазд был Игорь Васильевич. И, как бы между прочим, обронил, что его шефу нравились женщины. Какие же были в его вкусе? Спросить было неловко. Да и не потребовалось. Он сам стал рассказывать. Мол, не понять было, почему взор его патрона останавливался на не очень приметной сотруднице. Бывало, что рядом была другая, вызывающе привлекательная, но — не затрагивала его внимания.

И опять было желание спросить — как же поступал такой великий человек? В молчаливой тишине громким показался вздох Перевозчикова. «Как поступал? Да никак. Не мог поступать». И рассказал такую историю.

В январе 1949 года они приехали в Челябинск-40 — на первом промышленном реакторе произошла авария. Там Игорь Васильевич сразу и заприметил одну сотрудницу. Обычную женщину средних лет. Авария случилась серьезная. Ликвидировать можно было двумя способами. Первый — практически безопасный, но связанный с потерей ядерного топлива. Другой — ручная разборка урановых блоков и визуальная их проверка. Понятно, чем это грозит, облучения не избежать. Решение принимал Курчатов. Не медля. И первым шагнул в зараженный радиацией реакторный зал.

Он знал, как велика сила личного примера. И знал, что его ждет. Ликвидация аварии оказалась для него роковой, это было жестокой платой за атомную бомбу, которой так гордился Сталин. Но прежде, чем вылететь в Москву, в госпиталь, Игорь Васильевич хотел повидать ту женщину. Но ее, как оказалось, на рабочем месте не было. Курчатов и предположить не мог, что ту самую сотрудницу тут же от него отсекут. Не грубо и показательно, а тихо и аккуратно.
Ей велели срочно собираться в дорогу, мол, вместе с семьей переводят на другой объект, где им с мужем будет даже лучше и где они очень нужны как специалисты.

Женщина тоже не догадывалась о причине срочных перемен в ее жизни. Догадывались те, кому надлежало по службе. И не только догадывались, а знали, что делать в таком случае. Ни капли внимания Курчатова не должно было рассеиваться в сторону. Только наука, только ядерная энергетика,только великие задачи.

Эта история тоже могла сойти за миф. Но если даже исходить из того, что в каждой сказке есть доля правды, сам собой напрашивается вывод. Государство ввело монополию на Курчатова. Не только как на ответственного управляющего самой острой отраслью страны. Но и как на личность. Человек, перед которым были открыты все двери, который ни в чем, что касалось его дела, не знал отказа, перед которым склоняли головы государственные мужи, сам себе не принадлежал. Ни его время, ни его мозги, ни даже чувства.

И в сравнении с такой тотальной подчиненностью удивительной вещью смотрится полная личная свобода другого человека из того же ряда — Дмитрия Ивановича Блохинцева. Оба они были осыпаны наградами и имели высокие звания и оба находились в свое время под расстрельной статьей: при провале испытания атомной бомбы могли поставить и к стенке.

Но в личном плане подход к ним государства был разным. Мне объяснили, что власть не вмешивалась в собственную жизнь того, кто при закрытых работах был лицом открытым. То есть, не просто известным за рубежом, но и широко публичным. Курчатов часто приезжал в Обнинск, но это не афишировалось. Блохинцев жил в Обнинске, и именно его отправили с докладом на первую Женевскую конференцию оповестить научный мир о том, как Советский Союз стал пионером мирного атома.

Его доклад вызвал интерес и к нему самому, и к поселку Обнинское, где он и возглавлял первую АЭС. Позже Дмитрий Иванович станет прообразом героя книги «Встреча на далеком меридиане» американского писателя Митчела Уилсона. А еще свои впечатления о нем напишет жена Ферми в своей книге «Атомы у нас дома». Но он уже будет в новой должности — директора Международного ядерного центра в Дубне. И будут у него зарубежные поездки, всевозможные встречи, интересные знакомства.

И семья… Трое детей… Жена, Серафима Драпкина… Ученая с именем, математик, приятная в общении женщина. Всегда казалось, что их связывает многое не только в совместной жизни, но и в работе. Не как в семье Курчатова, где супруги шли вроде бы своим отдельным друг от друга курсом, никому не нанося ущерба. Но именно в доме Блохинцева поселилась тень отчуждения.

Безмолвие прорвала трагическая гибель Серафимы. Она покончила с собой. Будто бы из-за неизлечимой болезни. Но рядом с Блохинцевым тогда была уже другая женщина — молодая Дина. И тут режим никак себя не проявил — ни намеком, ни полунамеком, ни, тем более, действием. А вот окружение самого Блохинцева, которое никак не могло на него повлиять, встретило Дину недоброжелательно.
Когда видели искрящиеся романтическим восторгом глаза Курчатова, за него радовались. Восторг Блохинцева от близости Дины те же люди гасили холодным взглядом. Дину это не смущало. Она всегда вела себя непринужденно, раскованно, не считаясь с принятыми правилами.

На 25-летие первой АЭС, которое город отмечал пышно и торжественно, — Дмитрия Ивановича уже не было, — его новая жена появилась в экстравагантном брючном костюме, что вызвало смущение среди высоких гостей в Городском дворце культуры. Это выглядело так, как если бы сегодня на протокольное мероприятие кто-то из приглашенных пожаловал в открытом топе и мини-юбке. Тогда на официальные собрания было принято приходить в официальном наряде.

Может быть, научная среда Обнинска была слишком строга к Дине. Она была скульптором, а у творческих людей своя манера поведения и своя мера свободы. Но при этом Дина оставалась очень земным и очень практичным человеком, что несколько коробило тогдашний в чем-то романтичный научный Обнинск. Здесь она настойчиво искала поклонников своего искусства. Мне часто звонила в надежде даже в местной газете разместить фотоснимки своих скульптур — сегодня мы назвали бы это пиаром.

Но и при беглой встрече, и при длительных разговорах, которые прыгали с одной темы на другую, она никогда не касалась личных отношений со своим мужем, сводя все к единой цели, — показать фрагменты его жизни в интерьере своих работ. Много она говорила и о том, что собирает архив Блохинцева. А вот что касается Курчатова, то тут всем занималось государство. И нам в память оставили портрет, написанный в канонической форме.

Много есть изданий и о Курчатове, и о Блохинцеве, но мало интереса нынче к истории их времени и к ним самим. Может быть, как раз потому, что книжные прилавкинаводнены сегодня более чем откровенными рассказами про звезд разного уровня из разных сфер жизни. А самые яркие ученые прошлого века так и застыли в прежних литературных клише.

Нонна ЧЕРНЫХ