Колючий Обнинск

В городе скоро начнется строительство тюрьмы — следственного изолятора. В истории города это будет уже третье место лишения свободы.
Недалеко от плотины, там, где еще лет пять назад находился собачий питомник МВД, в скором времени начнется стройка следственного изолятора — тюрьмы, где будут сидеть до суда люди, обвиняемые в преступлениях. Об этом намерении было сообщено более года назад, и тогда эта новость мало кого оставила равнодушным. Многим очень не понравилось, что в наукограде построят такое учреждение — иметь подобное как-­то не к лицу такому прогрессивному городу. С другой стороны, возить обвиняемых на судебные заседания в Обнинск из калужского изолятора накладно. А они, увы, есть — не сказать, чтобы преступность у нас шла на убыль. Еще один немаловажный аспект — есть такой вид наказания, как административный арест. Но его в Обнинске не применяют только потому, что сажать некуда, местной тюрьмы нет.
Короче говоря, нравится — не нравится, а следственный изолятор у нас построят. И оказывается, он станет далеко не первым местом лишения свободы в нашем городе. А первое появилось очень давно, еще во время Великой Отечественной войны, летом 1944 года.

Детская трудовая колония

В июне 1944 года недалеко от станции Обнинское была образована детская трудовая воспитательная колония НКВД для малолетних преступников в возрасте от 8 до 16 лет. Под нее отвели роскошный трехэтажный дом, построенный в 1937 году для детского туберкулезного санатория. Но лечебное учреждение в здании так и не открыли. Его сразу отдали под Испанский детский дом. Потом, когда немцы оккупировали наши края, они там разместили госпиталь. Когда в декабре 1945 года Красная Армия освободила территорию от врага, там опять был госпиталь, теперь уже наш, советский. В 1942-­43 гг. там находилось оперативное управление штаба Западного фронта. А с 1944­-го по 1946-­й — колония для малолетних преступников. И только летом 46-­го здание стало тем, чем оно является и сейчас — главным корпусом ФЭИ.
Территория колонии была немаленькой, почти примыкала к реке. Разумеется, была обнесена забором с колючей проволокой, по углам стояли вышки, а на них — охранники. Кстати, их воинская часть находилась там же, где и сейчас, на проспекте Ленина в Старом городе. В колонии содержали около 400 ребят. Большинство из них попали в нее за уголовные преступления — воровство, хулиганство и грабежи. Были и “указники”. Так тогда называли тех, кто нарушил трудовую дисциплину — за опоздание на работу запросто сажали на два-­три года. Во время войны на московских заводах работало много мальчишек из окрестных деревень. Иногда их отпускали на день домой, и к началу рабочего дня успевали не все.
О жизни колонии нам рассказала старожил Обнинска Владлена Семеновна Дмитриева, ей в ту пору было 15 лет: “Мы приехали сюда 20 сентября 1944 года. Моего отца, учителя по профессии, назначили сюда воспитателем. У папы сложились хорошие отношения с ребятами. Бывало, некоторых он приводил домой подкормить. Наладил у них самодеятельность, ставили отрывки из спектаклей. В колонии иногда показывали кино, и я туда ходила вместе со старшим братом Борисом. Однажды его хотели там побить, но когда узнали, что он сын воспитателя, отстали. Гвалт в зале до фильма стоял неимоверный. У некоторых ребят был обычай. Один подходит к другому с выставленным указательным пальцем, это означало — дай закурить. Если другой соглашался, то терся своим пальцем. Если нет — упирался пальцем в палец, и тогда начиналась драка”.
Нравы в колонии были суровые. Пацаны играли в карты, и один из них проиграл не только обеды, завтраки и ужины, но и жизнь. Его принудили повеситься. А воспитатель, со слов Владлены Семеновны, получил за то, что недоглядел, семь лет. Однажды даже случился побег. Каким-­то образом 13 ребят смогли преодолеть забор. Всех их переловили и посадили в холодный карцер. Бывало, что самых отпетых воспитатели били.

Но в 1945 году в отношениях между воспитателями и колонистами произошел перелом. Лидером среди юных зеков был уголовник Юра Павлов. По всей вероятности, он был уже взрослый парень, но на суде ему удалось сойти за малолетнего, и он попал в детскую колонию. Юрка влюбился в 18­-летнюю воспитательницу, и чувство оказалось взаимным. Начальство, как говорит Владлена Семеновна, даже разрешило им жить вместе в одной комнате, хотя брак и не регистрировали. Поэтому в колонии быстро навели порядок. Отмыли изрисованные стены, малолетние зеки ходили всегда умытыми и причесанными. Все стали лучше учиться в школе и выполнять план по сборке радиоприемников (один из приемников хранится в музее, на нем написано, что он изготовлен в Обнинской ТВК). Создали пионерскую и комсомольскую организации. Появился даже свой духовой оркестр. Апофеозом образцово-­показательности стала первомайская демонстрация в 1946 году: колонисты в оту­тюженной коричневой форме в красных галстуках стройными рядами прошли от ворот колонии через Нижний парк до реки. А руководители, в том числе начальник колонии Борис Никанорович Вронский, стояли на балконе второго этажа здания, на месте которого сейчас гостиница ФЭИ, и приветствовали проходящих.
Ребята были не лишены склонности к искусству. Однажды, рассказывает Владлена Семеновна, ее отец отправил зимой на подводе Юру Павлова по каким-­то колонистским делам в Угодский-Завод (Жуков), а она поехала с ним — в школу. Всю дорогу главный зек (к тому времени расконвоированный) пел хриплым, прокуренным голосом блатные песни. А через много лет, в 60­-е, она купила сборник Есенина, которого после долгого запрета снова начали издавать, и с большим удивлением прочитала строки, которые тогда пел уголовник: “Выткался на озере алый свет зари”, “Ты жива еще, моя старушка”.
Был в колонии еще один талант, мальчик по фамилии Захаров. Он, круглый сирота, жил в одном из детских домов Москвы. Его за уникальный голос определили в Центральную музыкальную школу при Консерватории. Но связался со шпаной, начал воровать — и оказался в колонии. Когда его просили спеть, всегда отказывался. Но порой ночами выходил на балкон (все балконы потом, когда в здании разместилась лаборатория “В”, обрушили) и пел. А слышимость была отличной — и его чудесный лемешевский голос легко доносился до поселка, в котором жили воспитатели.
…Весной 1946 года обнинскую детскую колонию расформировали, потому что на ее территорию “положило глаз” 9­-е управление МВД, отвечавшее за ядерный проект — здесь решили разместить лабораторию “В”. Мальчишки были расстроены, они же сдружились, и многие, когда садились в кузова машин, чтобы отправиться в другие колонии, не скрывали слез.

Лагерь Чернышова

Одновременно с детской колонией летом 1944 года здесь построили небольшой лагерь для взрослых зеков, примерно там, где сейчас находится “Водоканал”, “Горгаз” и “Электросети”. Их труд использовали для обслуживания детской зоны и в подсобном хозяйстве, оставшемся от детской школы-­колонии “Бодрая жизнь”.
В 1946 году эти же заключенные построили для себя и вновь прибывшего контингента новый лагерь на три тысячи человек — на месте нынешнего клуба “Ритм”, школы № 5 и гостиницы “Юбилейная”. Имя начальника известно — Дмитрий Чернышов. Деревянные бараки были круглой формы, поэтому их называли юртами. Мужчин и женщин держали, разумеется, изолированно друг от друга. Именно их руками построены корпуса лаборатории “В”, Первая в мире атомная станция, жилые и общественные здания в Старом городе.
До сих пор бытует легенда, что Обнинск строили немецкие военнопленные, поэтому он так красиво и добротно выглядит. Это чепуха — никакого лагеря немецких военнопленных и близко не было. Хотя три пленника здесь жили — в здании школы “Бодрой жизни” (на ее месте — спортзал политехникума). Их, специалистов-­физиков, перевели сюда из других лагерей, и они влились в группу немецких ученых, привезенных из Германии для работы в лаборатории “В”. Так что Обнинск создавался подневольным трудом родных отечественных заключенных.
Большинство из них были “бытовики”, те, кто попал в лагерь за колоски или за мелкие кражи с предприятий. Например, одна из заключенных, работавшая в лаборатории “В” уборщицей, как вспоминает Владлена Семеновна, получила срок за то, что вынесла с прядильной фабрики обрезки ниток — хотела из них связать себе тапочки. Но были и уголовники, и бандеровцы. Последние, как рассказывает Дмитриева, в 1949 году даже пытались бежать из лагеря: “Мы тогда жили за оврагом на улице Шацкого, и однажды в зоне началась жуткая пальба, пули через овраг свистели. Никому вроде бежать не удалось”. Результатом происшествия стало то, что западноукраинских зеков перевели в другие лагеря.
Заключенных стимулировали тем, что при выполнении плана, день засчитывался за три, соответственно и срок сокращался втрое. Но отношение к делу, в основном, было равнодушным. Однажды Сергей Александрович Болонкин, который в 1954 году был инженером по управлению реактором, вспоминал, как незадолго до пуска, в марте 1954­-го, ему поручили проверить правильность монтажа одного из контуров, который состоял из широких труб диаметром полметра. И внутри он нашел кучу кирпичей, телогреек, кусков железа. Если бы мусор не убрали, аварии было бы не миновать. Но это был не саботаж, а обычное разгильдяйство.
Лагерь просуществовал до конца 50=­х годов. Он стал мешать развитию города и его расформировали.

WhiteSands Treatment Center